Describing Shade's murder by Gradus, Kinbote (in VN’s novel Pale Fire, 1962, Shade’s mad commentator who imagines that he is Charles the Beloved, the last self-exiled king of Zembla) mentions the outline of the funny little garment Shade wore under the shirt as all good Americans do:
Through the back of John's thin cotton shirt one could distinguish patches of pink where it stuck to the skin above and around the outline of the funny little garment he wore under the shirt as all good Americans do. I see with such awful clarity one fat shoulder rolling, the other rising; his gray mop of hair, his creased nape; the red bandanna handkerchief limply hanging out of one hip pocket, the wallet bulge of the other; the broad deformed pelvis; the grass stains on the seat of his old khaki pants, the scuffed back seams of his loafers; and I hear his delightful growl as he looks back at me, without stopping, to say something like: "Be sure not to spill anything -this is not a paper chase," or, [wincing] "I'll have to write again to Bob Wells [the town mayor] about those damned Thursday night trucks." (note to Line 1000)
In a letter of June 13, 1823, to Alexander Bestuzhev Pushkin says that Maykov's Elisey is truly funny and that he knows nothing more amusing than the poet's apostrophe to his undergarment:
Зачем хвалить холодного, однообразного Осипова, а обижать Майкова. Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:
Я мню и о тебе, исподняя одежда,
Что и тебе спастись худа была надежда!
А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,
Когда для пирогов она у ней топилась,
И тем подобною Дидоне учинилась.
А разговор Зевеса с Меркурием, а Герой, который упал в песок
И весь седалища в нем образ напечатал.
И сказывали те, что ходят в тот кабак,
Что виден и поднесь в песке сей самый знак, --
все это уморительно. Тебе, кажется, более нравится благовещение, однако ж Елисей смешнее, следственно полезнее для здоровья.
Pushkin quotes the lines from Vasiliy Maykov's mock epic Elisey, ili razdrazhyonnyi Vakh ("Elisey, or the Irritated Bacchus," 1769): "Ya mnyu i o tebe, ispodnyaya odezhda, / Chto i tebe spastis' khuda byla nadezhda! (I think about you, too, my undergarment, / That you had a bad hope to be saved!)." Pushkin then proceeds to quote Maykov who compares Elisey's mistress who burns her lover's clothes in the stove to Dido, a character (the legendary founder and first queen of the Phoenician city-state of Carthage) in Virgil's Aeneid. In Pushkin's Eugene Onegin (One: VI: 7-8) Onegin remembered, though not without fault, two lines from the Aeneid:
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли:
Но дней минувших анекдоты
От Ромула до наших дней
Хранил он в памяти своей.
Latin has gone at present out of fashion;
still, to tell you the truth,
he had enough knowledge of Latin
to make out epigraphs,
expatiate on Juvenal,
put at the bottom of a letter vale,
and he remembered, though not without fault,
two lines from the Aeneid.
He had no inclination
to rummage in the chronological
dust of the earth's historiography,
but anecdotes of days gone by,
from Romulus to our days,
he did keep in his memory.
In his "Eugene Onegin Commentary" (vol. II, p. 53) VN says that one of those two lines could be “una salus victis, sperare nullam salutem” – “Le seul salute des vaincus est de n’attendre aucun salut” (the Aeneid, II, 354, with a comfortable French position for nullam after, instead of before, sperare). The Latin phrase "una salus victis nullam sperare salutem" translates to "the only safety for the conquered is to hope for no safety" or, more commonly, "the only hope for the doomed is no hope at all." In Elisey Maykov rhymes nadezhda (hope) with odezhda (clothes). In his famous epigram (1824) on Count Vorontsov (the poet's boss in Odessa) Pushkin rhymes nadezhda with nevezhda (ignoramus). An American scholar of Russian descent, Professor Vsevolod Botkin, went mad and became the poet Shade, his commentator Kinbote and his murderer Gradus after the tragic death of his daughter Nadezhda (Hazel Shade’s “real” name). There is a hope that, when Kinbote completes his work on Shade’s poem and commits suicide (on Oct. 19, 1959, the anniversary of Pushkin's Lyceum), Botkin, like Count Vorontsov (a target of Pushkin's epigrams, "half-milord, half-merchant, etc."), will be full again.
Shade’s poem is almost finished when the author is killed by Gradus. Kinbote believes that, to be completed, Shade’s poem needs but one line (Line 1000, identical to Line 1: “I was the shadow of the waxwing slain”). But it seems that, like some sonnets, Shade's poem also needs a coda (Line 1001: “By its own double in the windowpane”). Dvoynik (“The Double”) is a 1846 short novel by Dostoevski and a 1844 poem in hexameter by Apollon Maykov (a poet, 1821-1897, in no way related to the author of Elisey). In his poem Apollon Maykov mentions otkrovennyi Vakh (the frank Bacchus):
Назвавши гостей, приготовил я яств благовонных,
В сосуды хрустальные налил вина золотого.
Убрал молодыми цветами свой стол, и, заране
Веселый, что скоро здесь клики и смех раздадутся,
Вокруг я ходил, поправляя приборы, плоды и гирлянды.
Но гости не идут никто… Изменила и ты, молодая
Царица стола моего, для которой нарочно
Я лучший венок приготовил из лилий душистых,
Которой бы голос и яркие очи, уста и ланиты
Служили бы солнцем веселости общей, законом
И сладкой уздой откровенному Вакху… Что ж делать?
Печально гляжу я на ясные свечи, ряд длинный приборов…
А где же друзья? Где она?.. Отчего не явилась?..
Быть может…
Ведь женское сердце и женская клятва что ветер…
Эх, сяду за кубок один я… Один ли?.. А он, неотступный,
Зачем он, непрошеный гость, предо мною уселся,
С насмешкой глядит мне в глаза? И напрасно движенья
Досады и ревности скрыть перед ним я стараюсь…
Ох, трудно привыкнуть к нему, хоть давно мы знакомы!
Всё страшно в нем видеть свой образ, но только без сердца,
Без страсти и с вечно холодной логической речью…
Софист неотступный, оставь меня! Что тебе пользы,
Хирург беспощадный, терзать мою душу?..