In VN’s novel Transparent Things (1972) Armande tells Julia that 'snowdrift' cannot be rafale in French and rafalovich in Russian:
Armande informed Percy that Julia had come all the way from Geneva to consult her about the translation of a number of phrases with which she, Julia, who was going tomorrow to Moscow, desired to "impress" her Russian friends. Percy, here, worked for her stepfather.
"My former stepfather, thank Heavens," said Julia. "By the way, Percy, if that's your nom de voyage, perhaps you may help. As she explained, I want to dazzle some people in Moscow, who promised me the company of a famous young Russian poet. Armande has supplied me with a number of darling words, but we got stuck at - " (taking a slip of paper from her bag) - "I want to know how to say:
'What a cute little church, what a big snowdrift.' You see we do it first into French and she thinks 'snowdrift' is rafale de neige, but I'm sure it can't be rafale in French and rafalovich in Russian, or whatever they call a snowstorm."
"The word you want," said our Person, "is congère, feminine gender, I learned it from my mother."
"Then it's sugrob in Russian," said Armande and added dryly: "Only there won't be much snow there in August."
Julia laughed. Julia looked happy and healthy. Julia had grown even prettier than she had been two years ago. Shall I now see her in dreams with those new eyebrows, that new long hair? How fast do dreams catch up with new fashions? Will the next dream still stick to her Japanese-doll hairdo? (Chapter 13)
French for “gust,” rafale is an anagram of Rafael. In his essay Klyuchi tayn (“The Clues of Mysteries,” 1904) that appeared in the first issue of the Vesy (“Libra”) magazine Bryusov quotes Turgenev’s words “art has no other aim than art itself” and "art's uselessness is the diamond of its crown" and mentions Rafael’s pictures, Byron’s poems and Mozart’s melodies (Beauty being the only feature that they have in common):
Люди иного склада мысли, оставляя в стороне вопрос, на что нужно искусство, какая от него польза, - ставили себе иной, метафизический: что такое искусство. Отрывая искусство от жизни, они рассматривали его создания как что-то самодовлеющее, замкнутое в самом себе. Так возникали теории "чистого искусства", - вторая стадия в отношениях человеческой мысли к искусству. Увлекаясь борьбой с защитниками прикладного, полезного искусства, - эти люди доходили до другой крайности, утверждали, что пользы от искусства и не должно быть, никакой и никогда, что искусство прямо противоположно всякой корысти, всякой цели: искусство - бесцельно. С беспощадной прямотой выражал эти мысли наш Тургенев. "У искусства нет цели, кроме самого искусства", - говорил он. А в письме к Фету и еще резче: "Не бесполезное искусство есть дрянь, бесполезность есть именно алмаз его венца". Когда же сторонников этих взглядов спрашивали: что же соединяет в один класс создания, признаваемые ими художественными, почему и картины Рафаэля, и стихи Байрона, и мелодии Моцарта - все это искусство, что общего между ними? они отвечали - Красота!
In his essay in Vesy #5 (1904) Bryusov criticizes some modern writers and says that to write now, as Krinitski, Rafalovich and Golikov do, using Turgenev’s clichés, is like fighting with spear and sling in the age of rapid-fire guns:
Писать теперь, как это делают Криницкий, Рафалович и Голиков, по трафаретам Тургенева, это все равно, что в век скорострельных ружей выступать против врага с рогатиной и пращой.
Sergey Rafalovich (1875-1944) was a Russian poet, prose writer and dramatist of Jewish origin. One of his collections of poetry is entitled Avgust (“August,” 1924). Lenin died in January and Bryusov, in October of 1924. According to G. Ivanov, Bryusov's poem on Lenin's death was meant as the new text of Mozart's Requiem. In Bryusov’s poem Sumasshedshiy (“A Madman,” 1895) sugrob rhymes with grob (coffin):
Чтоб меня не увидел никто,
На прогулках я прячусь, как трус,
Приподняв воротник у пальто
И на брови надвинув картуз.
Я встречаю нагие тела,
Посинелые в рыхлом снегу,
Я минуты убийств стерегу
И смеюсь беспощадно с угла.
Я спускаюсь к реке. Под мостом
Выбираю угрюмый сугроб.
И могилу копаю я в нем,
И ложусь в приготовленный гроб.
Загорается дом... и другой...
Вот весь город пылает в огне...
Но любуюсь на блеск дорогой
Только я - в ледяной тишине.
А потом, отряхнувши пальто,
Принадвинув картуз на глаза,
Я бегу в неживые леса...
И не гонится сзади никто!