The main character in VN's play Izobretenie Val'sa ("The Waltz Invention," 1938), Salvator Waltz is General Berg's protégé. Entering the room of the Minister of War, General Berg laughs loudly: "grakh, grakh, grakh." The Minister asks the general not to thunder like that:
Входят генерал Берг и его дочка Анабелла.
Генерал Берг. Мы без доклада, пустяки, мы тут свои человеки, грах, грах, грах (такой смех).
Министр. Генерал, я сейчас не могу, я занят...
Генерал Берг. А, вот он, виновник торжества, грах, грах, грах. Ну что, дорогой министр, мой протеже не так уж безумен, ась?
Министр. Ради бога, генерал, не громыхайте на всё министерство, мы с вами потом потолкуем...
Генерал Берг. Каков взрыв! Великолепно по простоте и силе! Как ножом срезало этот пломбир. А вы мне говорите: лунатик. Вот вам и лунатик. (Act One)
Grakh, grakh, grakh and takoy smekh ("such laughter," a parenthetical remark) seem to hint at the Russian saying i smekh i grekh ("it is both laughter and sin"). In VN's play Sobytie ("The Event," 1938) Ryovshin (the lover of Troshcheykin's wife Lyubov') exclaims Grekh! ("It's a sin!") when Lyubov' tells him that she never loved him:
Любовь.
Мне все совершенно, совершенно безразлично. Если бы вы все знали, до чего мне безразлично... А живет он где, все там же?
Ревшин.
Да, по-видимому. Ты меня сегодня не любишь.
Любовь.
Милый мой, я тебя никогда не любила. Никогда. Понял?
Ревшин.
Любзик, не говори так. Грех! (Act One)
Lyubov' tells Marfa (the old servant woman who criticizes Lyubov's morals) that she should have called her grekhovodnitsa (a sinner):
Любовь.
Тут опять мышка.
Марфа.
А на кухне тараканы. Все одно к одному.
Любовь.
Что с вами?
Марфа.
Да что со мной может быть... Если вам больше сегодня ничего не нужно, Любовь Ивановна, я пойду.
Любовь.
Куда это вы собрались?
Марфа.
Переночую у брата, а завтра уж отпустите меня совсем на покой. Мне у вас оставаться страшно. Я старуха слабая, а у вас в доме нехорошо.
Любовь.
Ну, это вы недостаточно сочно сыграли. Я вам покажу, как надо. "Уж простите меня... Я старуха слабая, кволая... Боязно мне... Дурные тут ходют...". Вот так. Это, в общем, очень обыкновенная роль... По мне, можете убираться на все четыре стороны.
Марфа.
И уберусь, Любовь Ивановна, и уберусь. Мне с помешанными не житье.
Любовь.
А вам не кажется, что это большое свинство? Могли бы хоть эту ночь остаться.
Марфа.
Свинство? Свинств я навидалась вдосталь. Тут кавалер, там кавалер...
Любовь.
Совсем не так, совсем не так. Больше дрожи и негодования. Что-нибудь с "греховодницей".
Марфа.
Я вас боюсь, Любовь Ивановна. Вы бы доктора позвали.
Любовь.
Дохтура, дохтура, а не "доктора". Нет, я вами решительно недовольна. Хотела вам дать рекомендацию: годится для роли сварливой служанки, а теперь вижу, не могу дать.
Марфа.
И не нужно мне вашей рукомандации.
Любовь.
Ну, это немножко лучше... Но теперь - будет. Прощайте.
Марфа.
Убивцы ходют. Ночка недобрая.
Любовь.
Прощайте!
Марфа.
Ухожу, ухожу. А завтра вы мне заплатите за два последних месяца. (Уходит.)
Любовь.
Онегин, я тогда моложе... я лучше, кажется... Какая мерзкая старуха! Нет, вы видели что-нибудь подобное! Ах, какая... (Act Three)
The action in "The Event" takes place on the fiftieth birthday of Lyubov's mother, Antonina Pavlovna Opayashin (the lady writer). Two days later, on her dead son's fifth birthday, Lyubov' commits suicide and, in the sleep of death, dreams of Waltz and his invention (Telethanasia).
The characters in Izobretenie Val'sa include the reporter Son (Trance in the English version). In Russian, son means "sleep" and "dream." Berg + son = Bergson. In Le Rire ("Laughter: An Essay on the Meaning of the Comic," 1900) Henri Bergson writes:
You would hardly appreciate the comic if you felt yourself isolated from others. Laughter appears to stand in need of an echo. Listen to it carefully: it is not an articulate, clear, well-defined sound; it is something which would fain be prolonged by reverberating from one to another, something beginning with a crash, to continue in successive rumblings, like thunder in a mountain.
General Berg is Anabella's father. Annabella was the nickname of Byron's wife. "Byron" (1828-29) is a poem (excerpt from Zedlitz's Totenkränze, "Garlands to the Dead," 1828) by Tyutchev. In Tyutchev's poem Bliznetsy ("The Twins," 1852) the two pairs of twins are Son i Smert' (Sleep and Death) and Samoubiystvo i Lyubov' (Suicide and Love). The characters in "The Event" include the Meshaev twins. The words of Meshaev the First (one of the guests at Antonina Pavlovna's birthday party) about Barbashin's return cause obshchiy smekh (general laughter):
Входят Ревшин и Мешаев: румяный блондин с букетом таких же роз.
Ревшин.
Вот, Любовь Ивановна, это, кажется, последний. Устал... Дайте...
Любовь.
Шш!.. Садитесь, Осип Михеевич, мама читает сказку.
Мешаев.
Можно прервать чтение буквально на одну секунду? Дело в том, что я принес сенсационное известие.
Несколько голосов.
Что случилось? Говорите! Это интересно!
Мешаев.
Любовь Ивановна! Алексей Максимович! Вчера вечером. Вернулся. Из тюрьмы. Барбашин!
Общий смех.
Писатель.
Все? Дорогой мой, об этом знают уже в родильных приютах. Нда - обарбашились...
Мешаев.
В таком случае ограничусь тем, что поздравляю вас с днем рождения, уважаемая Антонина Павловна. (Вынимает шпаргалку.) "Желаю вам еще долго-долго развлекать нас вашим прекрасным женским дарованием. Дни проходят, но книги, книги, Антонина Павловна, остаются на полках, и великое дело, которому вы бескорыстно служите, воистину велико и обильно, - и каждая строка ваша звенит и звенит в наших умах и сердцах вечным рефреном. Как хороши, как свежи были розы!" (Подает ей розы.)
Аплодисменты. (Act Two)
The surname Meshaev comes from meshat' (to disturb), the verb used by Baratynski in the closing line of his poem Zhurnalist Figlyarin i Istina ("The Journalist Figlyarin and Truth," 1827):
Он точно, он бесспорно
Фиглярин-журналист,
Марающий задорно
Свой бестолковый лист.
А это что за дура?
Ведь Истина, ей-ей!
Давно ль его конура
Знакома стала ей?
На чепуху и враки
Чутьём наведена,
Занятиям мараки
Пришла мешать она.
Attracted with her flair
to nonsense and rubbish,
she [Truth] came to disturb
the scribbler in his occupations.
The line Na chepukhu i vraki (to nonsense and rubbish) was composed by Pushkin. At Antonina Pavlovna's birthday party Lyubov's younger sister Vera asks Aunt Zhenya not to listen to vsyakie vraki (all kinds of rubbish):
Входят тётя Женя и дядя Поль. Она: пышная, в шёлковом платье, была бы в чепце с лентами, если бы на полвека раньше. Он: белый бобрик, белые бравые усы, которые расчёсывает щёточкой, благообразен, но гага.
Тётя Женя. Неужели это всё правда? Бежал с каторги? Пытался ночью вломиться к вам?
Вера. Глупости, тётя Женя. Что вы слушаете всякие враки? (Act Two)
In his Epistle to Aleksandr Alekseyevich Pleshcheyev (1794) Karamzin says that there is no sin in laughing at everything what seems funny:
Кто муз от скуки призывает
И нежных граций, спутниц их;
Стихами, прозой забавляет,
Себя, домашних и чужих;
От сердца чистого смеется
(Смеяться, право, не грешно!)
Над всем, что кажется смешно, —
Тот в мире с миром уживется
И дней своих не прекратит
Железом острым или ядом...
Karamzin's words became proverbial after they were used by the Russian translator of the German libretto of Die Fledermaus ("The Bat," 1874), an operetta by Johann Strauss II (1825-99), an Austrian composer famous for his waltzes. Save Me the Waltz (1932) is a novel by Zelda Sayre Fitzgerald, a semi-autobiographical account of her life and marriage to F. Scott Fitzgerald. The name Salvator means "savior."
At the end of F. Scott Fitzgerald's story The Diamond as Big as the Ritz (1922) the main character says that his was a great sin who first invented consciousness:
After supper they folded up the table-cloth and spread their blankets for the night.
“What a dream it was,” Kismine sighed, gazing up at the stars. “How strange it seems to be here with one dress and a penniless fiance!
“Under the stars,” she repeated. “I never noticed the stars before. I always thought of them as great big diamonds that belonged to some one. Now they frighten me. They make me feel that it was all a dream, all my youth.”
“It was a dream,” said John quietly. “Everybody’s youth is a dream, a form of chemical madness.”
“How pleasant then to be insane!”
“So I’m told,” said John gloomily. “I don’t know any longer. At any rate, let us love for a while, for a year or so, you and me. That’s a form of divine drunkenness that we can all try. There are only diamonds in the whole world, diamonds and perhaps the shabby gift of disillusion. Well, I have that last and I will make the usual nothing of it.” He shivered. “Turn up your coat collar, little girl, the night’s full of chill and you’ll get pneumonia. His was a great sin who first invented consciousness. Let us lose it for a few hours.”
So wrapping himself in his blanket he fell off to sleep. (chapter XI)