Subject
Mother Nature & spectacles in The Waltz Invention; priroda,
rassudok & vymysel in The Event
rassudok & vymysel in The Event
From
Date
Body
In VN’s play Izobretenie Val’sa (“The Waltz Invention,” 1938) the Colonel mentions velichie i pokoy materi-prirody (the grandeur and peace of Mother Nature) and says that he wept when he and his chance girlfriend admired the mountain (later blown up by Waltz) at sunsets:
Полковник. Посмотрим, посмотрим! Интересно, какое у вас будет личико, когда эксперты выяснят причину распада горы. А как она была прелестна! По вечерам её лиловатый конус на фоне золотого неба возбуждал не раз во мне и в минутной подруге чудные мысли о ничтожестве человека, о величии и покое матери-природы. Я плакал.
Сон. Матери-природе господин Вальс подставил подножку. (Act One)
According to Son (the reporter who runs errands for Waltz), Waltz tripped up Mother Nature. In his poem To A. N. M. (“Net very k vymyslam chudesnym…” 1828) Tyutchev says that ancient peoples read the book of Mother Nature yasno, bez ochkov (clearly, without spectacles):
Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов,
Вы книгу Матери-природы
Читали ясно без очков!..
Where are you, oh ancient peoples?
Your world was a temple for all the gods,
You read the book of Mother Nature
clearly, without spectacles!..
One of the eleven generals in “The Waltz Invention,” Brig is short-sighted. In VN’s play Brig is also the second official who offers poltsartva za ochki (a kingdom for the spectacles) in order to see what happened to the mountain (blown up by Waltz):
Второй чиновник. Какая гора? Где гора? Полцарства за очки! (Act One)
At the end of VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) Meshaev the Second reads Lyubov’s palm and tells her that she chuvstvuet prirodu (feels Nature), but is rather indifferent to art:
Мешаев Второй. Рассудок у вас послушен сердцу, но сердце у вас рассудочное. Ну, что вам ещё сказать? Вы чувствуете природу, но к искусству довольно равнодушны.
Трощейкин. Дельно! (Act Three)
According to Meshaev the Second, Lyubov’s rassudok (intellect) is obedient to her heart, but her heart is rassudochnoe (governed by the reason). In the second line of his poem To A. N. M. Tyutchev mentions rassudok (reason):
Нет веры к вымыслам чудесным,
Рассудок всё опустошил
И, покорив законам тесным
И воздух, и моря, и сушу,
Как пленников — их обнажил;
Ту жизнь до дна он иссушил,
Что в дерево вливала душу,
Давала тело бестелесным!..
You have no faith in wondrous fancies,
Reason has destroyed everything
and, subjugating to constricting laws
the air, the seas, the land,
like prisoners, has laid them bare.
It has dried to its depths that life
which breathed a soul into the tree,
gave body to the incorporeal!..
(transl. F. Jude)
The portrait painter Troshcheykin (Lyubov’s husband) fully agrees with the palm reader. Like trostnik (reed) and trost’ (cane), the name Troshcheykin comes from trostit' (obs., to twist). In his poem Pevuchest' est' v morskikh volnakh... ("There's a melodiousness in the sea waves..." 1865) Tyutchev calls man myslyashchiy trostnik (“the thinking reed”) and mentions sozvuch’ye polnoe v prirode (nature's utter consonance):
Est in arundineis modulatio musica ripis.
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
Невозмутимый строй во всём,
Созвучье полное в природе, –
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаём.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поёт, что, море,
И ропщет мыслящий тростник?
И от земли до крайних звезд
Всё безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянной протест?
The sea is harmony.
Shapely in debate, all elements cohere.
Rustling in the river's reeds,
musical designs inhere.
Imperturbable form is the outward sign
of nature's utter consonance.
Only our spectral liberty
imparts a sense of dissonance.
Whence this disharmony? How did it arise?
In the general chorus, why this solo refrain?
Why do our souls not sing like the sea
and why must the thinking reed complain?
And why, from earth to the farthest stars
(even today there's no reply)
do we hear a protest in the void,
the soul's despairing cry?
(Transl. F. Jude)
The penultimate line in Tyutchev’s poem, glas vopiyushchego v pustuyne (voice in the wilderness), brings to mind one of the slogans in the manifestation that in “The Waltz Invention” the eleven generals watch from the balcony: Segodnya vzryvayut pustyni, zavtra vzorvut nas (“Today they blow up deserts, tomorrow they will blow up us”):
Все возвращаются с балкона, делясь впечатлениями.
Граб. Весьма живописная манифестация. Особенно в такую великолепную погоду.
Брег. А последний плакат вы прочли?
Гроб. Какой? "Мы желаем знать правду"? -- это?
Брег. Нет-нет, последний: "Сегодня взрывают пустыни, завтра взорвут нас". Что за притча? По какому поводу? Выборы? (Act Two)
The first line of Tyutchev’s poem To A. N. M., Net very k vymyslam chudesnym (You have no faith in wondrous fancies), brings to mind Vera, Lyubov’s younger sister in “The Event,” and Antonina Pavlovna’s words to Lyubov’:
Антонина Павловна. Он зверь, а я со зверьми умею разговаривать. Моего покойного мужа однажды хотел обидеть действием пациент, -- что будто, значит, его жену не спасли вовремя. Я его живо угомонила. Давай-ка эти цветочки сюда. Я сама их устрою -- у меня там ваз сколько угодно. Моментально присмирел.
Любовь. Мамочка, этого никогда не было.
Антонина Павловна. Ну, конечно: если у меня есть что-нибудь занимательное рассказать, то это только мой вымысел. (Уходит с цветами.)
Рёвшин. Что ж -- судьба всех авторов! (Act Two)
According to Antonina Pavlovna (a lady writer), if she has something interesting to tell, it is only her vymysel (figment). Ryovshin (Lyubov’s lover) remarks that this is the fate of all authors.
In his Elegy (1830) Pushkin says that he will yet weep nad vymyslom (over my visions) and, in the closing line, mentions lyubov’ (love):
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.
The vanished joy of my crazy years
Is as heavy as gloomy hang-over.
But, like wine, the sorrow of past days
Is stronger with time.
My path is sad. The waving sea of the future
Promises me only toil and sorrow.
But, O my friends, I do not wish to die,
I want to live – to think and suffer.
I know, I’ll have some pleasures
Among woes, cares and troubles.
Sometimes I’ll be drunk with harmony again,
Or will weep over my visions,
And it’s possible, at my sorrowful decline,
Love will flash with a parting smile.
The line Nad vymyslom slezami obol’yus’ (I will yet weep over my visions) brings to mind Eleonora Schnap’s words at Antonina Pavlova’s birthday party:
Антонина Павловна. Ах, зачем ты меня так балуешь, Женечка? Прелесть! Смотри, Любушка, какие платочки.
Элеонора Шнап. Да. Плакать в них будете. (Act Two)
According to Schnap, Antonina Pavlovna will weep in the handkerchiefs that her sister-in-law Zhenya gave her as a birthday present. A diminutive of Eugenia, Zhenya seems to hint at Pushkin’s Eugene Onegin.
Meshaev the Second is the twin brother of Meshaev the First, a guest at Antonina Pavlovna’s birthday party who gives roses to her and quotes the first line of Myatlev’s poem “How beautiful, how fresh were the roses…” (that was quoted by Turgenev in one of his poems in prose). Turgenev’s poems in prose in his collection Senilia include Bliznetsy (“The Twins”). On the other hand, Bliznetsy (1855) is a poem by Tyutchev. In Tyutchev’s poem the two pairs of twins are Smert’ i Son (Death and Sleep) and Samoubiystvo i Lyubov’ (Suicide and Love). On her dead son’s fifth birthday (two days after Antonina Pavlovna’s fiftieth birthday) Lyubov’ commits suicide (stabs herself, like Shakespeare’s Othello) and, in the “sleep of death,” dreams of Waltz, a madman who dreams of his Telemort (or Telethanasia, a machine of immense destructive power).
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
Полковник. Посмотрим, посмотрим! Интересно, какое у вас будет личико, когда эксперты выяснят причину распада горы. А как она была прелестна! По вечерам её лиловатый конус на фоне золотого неба возбуждал не раз во мне и в минутной подруге чудные мысли о ничтожестве человека, о величии и покое матери-природы. Я плакал.
Сон. Матери-природе господин Вальс подставил подножку. (Act One)
According to Son (the reporter who runs errands for Waltz), Waltz tripped up Mother Nature. In his poem To A. N. M. (“Net very k vymyslam chudesnym…” 1828) Tyutchev says that ancient peoples read the book of Mother Nature yasno, bez ochkov (clearly, without spectacles):
Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов,
Вы книгу Матери-природы
Читали ясно без очков!..
Where are you, oh ancient peoples?
Your world was a temple for all the gods,
You read the book of Mother Nature
clearly, without spectacles!..
One of the eleven generals in “The Waltz Invention,” Brig is short-sighted. In VN’s play Brig is also the second official who offers poltsartva za ochki (a kingdom for the spectacles) in order to see what happened to the mountain (blown up by Waltz):
Второй чиновник. Какая гора? Где гора? Полцарства за очки! (Act One)
At the end of VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) Meshaev the Second reads Lyubov’s palm and tells her that she chuvstvuet prirodu (feels Nature), but is rather indifferent to art:
Мешаев Второй. Рассудок у вас послушен сердцу, но сердце у вас рассудочное. Ну, что вам ещё сказать? Вы чувствуете природу, но к искусству довольно равнодушны.
Трощейкин. Дельно! (Act Three)
According to Meshaev the Second, Lyubov’s rassudok (intellect) is obedient to her heart, but her heart is rassudochnoe (governed by the reason). In the second line of his poem To A. N. M. Tyutchev mentions rassudok (reason):
Нет веры к вымыслам чудесным,
Рассудок всё опустошил
И, покорив законам тесным
И воздух, и моря, и сушу,
Как пленников — их обнажил;
Ту жизнь до дна он иссушил,
Что в дерево вливала душу,
Давала тело бестелесным!..
You have no faith in wondrous fancies,
Reason has destroyed everything
and, subjugating to constricting laws
the air, the seas, the land,
like prisoners, has laid them bare.
It has dried to its depths that life
which breathed a soul into the tree,
gave body to the incorporeal!..
(transl. F. Jude)
The portrait painter Troshcheykin (Lyubov’s husband) fully agrees with the palm reader. Like trostnik (reed) and trost’ (cane), the name Troshcheykin comes from trostit' (obs., to twist). In his poem Pevuchest' est' v morskikh volnakh... ("There's a melodiousness in the sea waves..." 1865) Tyutchev calls man myslyashchiy trostnik (“the thinking reed”) and mentions sozvuch’ye polnoe v prirode (nature's utter consonance):
Est in arundineis modulatio musica ripis.
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
Невозмутимый строй во всём,
Созвучье полное в природе, –
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаём.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поёт, что, море,
И ропщет мыслящий тростник?
И от земли до крайних звезд
Всё безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянной протест?
The sea is harmony.
Shapely in debate, all elements cohere.
Rustling in the river's reeds,
musical designs inhere.
Imperturbable form is the outward sign
of nature's utter consonance.
Only our spectral liberty
imparts a sense of dissonance.
Whence this disharmony? How did it arise?
In the general chorus, why this solo refrain?
Why do our souls not sing like the sea
and why must the thinking reed complain?
And why, from earth to the farthest stars
(even today there's no reply)
do we hear a protest in the void,
the soul's despairing cry?
(Transl. F. Jude)
The penultimate line in Tyutchev’s poem, glas vopiyushchego v pustuyne (voice in the wilderness), brings to mind one of the slogans in the manifestation that in “The Waltz Invention” the eleven generals watch from the balcony: Segodnya vzryvayut pustyni, zavtra vzorvut nas (“Today they blow up deserts, tomorrow they will blow up us”):
Все возвращаются с балкона, делясь впечатлениями.
Граб. Весьма живописная манифестация. Особенно в такую великолепную погоду.
Брег. А последний плакат вы прочли?
Гроб. Какой? "Мы желаем знать правду"? -- это?
Брег. Нет-нет, последний: "Сегодня взрывают пустыни, завтра взорвут нас". Что за притча? По какому поводу? Выборы? (Act Two)
The first line of Tyutchev’s poem To A. N. M., Net very k vymyslam chudesnym (You have no faith in wondrous fancies), brings to mind Vera, Lyubov’s younger sister in “The Event,” and Antonina Pavlovna’s words to Lyubov’:
Антонина Павловна. Он зверь, а я со зверьми умею разговаривать. Моего покойного мужа однажды хотел обидеть действием пациент, -- что будто, значит, его жену не спасли вовремя. Я его живо угомонила. Давай-ка эти цветочки сюда. Я сама их устрою -- у меня там ваз сколько угодно. Моментально присмирел.
Любовь. Мамочка, этого никогда не было.
Антонина Павловна. Ну, конечно: если у меня есть что-нибудь занимательное рассказать, то это только мой вымысел. (Уходит с цветами.)
Рёвшин. Что ж -- судьба всех авторов! (Act Two)
According to Antonina Pavlovna (a lady writer), if she has something interesting to tell, it is only her vymysel (figment). Ryovshin (Lyubov’s lover) remarks that this is the fate of all authors.
In his Elegy (1830) Pushkin says that he will yet weep nad vymyslom (over my visions) and, in the closing line, mentions lyubov’ (love):
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.
The vanished joy of my crazy years
Is as heavy as gloomy hang-over.
But, like wine, the sorrow of past days
Is stronger with time.
My path is sad. The waving sea of the future
Promises me only toil and sorrow.
But, O my friends, I do not wish to die,
I want to live – to think and suffer.
I know, I’ll have some pleasures
Among woes, cares and troubles.
Sometimes I’ll be drunk with harmony again,
Or will weep over my visions,
And it’s possible, at my sorrowful decline,
Love will flash with a parting smile.
The line Nad vymyslom slezami obol’yus’ (I will yet weep over my visions) brings to mind Eleonora Schnap’s words at Antonina Pavlova’s birthday party:
Антонина Павловна. Ах, зачем ты меня так балуешь, Женечка? Прелесть! Смотри, Любушка, какие платочки.
Элеонора Шнап. Да. Плакать в них будете. (Act Two)
According to Schnap, Antonina Pavlovna will weep in the handkerchiefs that her sister-in-law Zhenya gave her as a birthday present. A diminutive of Eugenia, Zhenya seems to hint at Pushkin’s Eugene Onegin.
Meshaev the Second is the twin brother of Meshaev the First, a guest at Antonina Pavlovna’s birthday party who gives roses to her and quotes the first line of Myatlev’s poem “How beautiful, how fresh were the roses…” (that was quoted by Turgenev in one of his poems in prose). Turgenev’s poems in prose in his collection Senilia include Bliznetsy (“The Twins”). On the other hand, Bliznetsy (1855) is a poem by Tyutchev. In Tyutchev’s poem the two pairs of twins are Smert’ i Son (Death and Sleep) and Samoubiystvo i Lyubov’ (Suicide and Love). On her dead son’s fifth birthday (two days after Antonina Pavlovna’s fiftieth birthday) Lyubov’ commits suicide (stabs herself, like Shakespeare’s Othello) and, in the “sleep of death,” dreams of Waltz, a madman who dreams of his Telemort (or Telethanasia, a machine of immense destructive power).
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L