In VN’s story Lik (1939) the protagonist forgets at Koldunov’s a box with new white shoes. At the end of the story Lik (as imagined by his soul that cast poor Lik’s dead body but still watches it from a height) returns in a taxi to fetch them:

К дому, где жили Колдуновы, автомобиль подъехал со стороны площади. Там собралась толпа, и только с помощью упорных трубных угроз автомобилю удалось протиснуться. Около фонтана, на стуле, сидела жена Колдунова, весь лоб и левая часть лица были в блестящей крови, слиплись волосы, она сидела совершенно прямо и неподвижно, окружённая любопытными, а рядом с ней, тоже неподвижно, стоял её мальчик в окровавленной рубашке, прикрывая лицо кулаком, -- такая, что ли, картина. Полицейский, принявший Лика за врача, провёл его в комнату. Среди осколков, на полу навзничь лежал обезображенный выстрелом в рот, широко раскинув ноги в новых белых... -- Это мои,-- сказал Лик по-французски.

The taxi approached Koldunov’s place from the direction of the square. A crowd had gathered, and it was only by dint of persistent threats with its horn that the driver managed to squeeze through. Koldunov’s wife was sitting on a chair by the public fountain. Her forehead and left cheek glistened with blood, her hair was matted, and she sat quite straight and motionless surrounded by the curious, while, next to her, also motionless, stood her boy, in a bloodstained shirt, covering his face with his fist, a kind of tableau. A policeman, mistaking Lik for a doctor, escorted him into the room. The dead man lay on the floor amid broken crockery, his face blasted by a gunshot in the mouth, his widespread feet in new, white –

“Those are mine,” said Lik in French.

In Tolstoy’s story Chem lyudi zhivy (“What Men Live by,” 1881) Michael (the angel who became the bootmaker’s assistant) makes soft slippers for barin (the gentleman) who ordered new boots:

Только начал он выговаривать Михайле — грох в кольцо у двери, стучится кто-то. Глянули в окно: верхом кто-то приехал, лошадь привязывает. Отперли: входит тот самый малый от барина.

— Здорово!

— Здорово. Чего надо?

— Да вот барыня прислала об сапогах.

— Что об сапогах?

— Да что об сапогах! сапог не нужно барину. Приказал долго жить барин.

— Что ты!

— От вас до дома не доехал, в возке и помер. Подъехала повозка к дому, вышли высаживать, а он как куль завалился, уж и закоченел, мёртвый лежит, насилу из возка выпростали. Барыня и прислала, говорит: «Скажи ты сапожнику, что был, мол, у вас барин, сапоги заказывал и товар оставил, так скажи: сапог не нужно, а чтобы босовики на мёртвого поскорее из товару сшил. Да дождись, пока сошьют, и с собой босовики привези». Вот и приехал.

Hardly had he begun to rebuke Michael, when "rat-tat" went the iron ring that hung at the door. Some one was knocking. They looked out of the window; a man had come on horseback, and was fastening his horse. They opened the door, and the servant who had been with the gentleman came in.

"Good day," said he.

"Good day," replied Simon. "What can we do for you?"

"My mistress has sent me about the boots."

"What about the boots?"

"Why, my master no longer needs them. He is dead."

"Is it possible?"

"He did not live to get home after leaving you, but died in the carriage. When we reached home and the servants came to help him alight, he rolled over like a sack. He was dead already, and so stiff that he could hardly be got out of the carriage. My mistress sent me here, saying: 'Tell the bootmaker that the gentleman who ordered boots of him and left the leather for them no longer needs the boots, but that he must quickly make soft slippers for the corpse. Wait till they are ready, and bring them back with you.' That is why I have come." (Chapter VII)

When Lik leaves Koldunov, the latter calls Lik “barin:”

-- Я никого не задерживаю, -- проговорил он тихо и весело.-- Но и меня попрошу не задерживать. И не учить. Прощай, барин, -- добавил он, не глядя на Лика, который почему-то счёл нужным сказать: -- Из Парижа напишу, непременно...

“I am not detaining anyone,” he spoke softly and cheerfully. “And I’ll be thankful not to be detained by others. Or told what to do. So long, mister,” he added, not looking at Lik, who for some reason found it necessary to say: “I’ll write from Paris, without fail...”

Lik who promises to Koldunov to write from Paris and who, in the “dream of death,” imagines Koldunov commit suicide actually prikazal dolgo zhit’ (“told to live long,” a euphemism of death used by the servant who in Tolstoy’s story returns to the shoemaker to say that his master does not need boots anymore and who asks the shoemaker to make soft slippers for the corpse). Koldunov (whom Lik “told to live long”) is a drunkard and a fool. According to a Russian saying (quoted by many a Tolstoy character), p’yanyi prospitsya, a durak nikogda (a drunken person will sleep himself sober, but a fool will never wake up a wise man). But, perhaps, it is Koldunov’s little son condemned by his father to the same lousy Russian fate whom Lik grants a long life?

Lik is an actor. In his Essais (Vol. One, Chapter XVIII) Michel de Montaigne says: à se dernier rôle de la mort et de nous il n’y a plus que feindre, il faut parler français (in this last role of death one should not pretend anymore, one should speak French). In a letter of May 18, 1890, to Strakhov Leo Tolstoy quotes Montaigne’s words:

У меня есть очень умный знакомый Орлов, к[оторый] говорит: я верю, как мужик, в Христа, Бога и во всё. Но ведь это нельзя. Если он верит, как мужик, в Христа, то этим самым он говорит, что верит совсем не так, как мужик. Мужик верит так, как верили и верят величайшие мудрецы, до к[оторых] он может подняться, отцы и святители, т[о] е[сть] верит в самое высшее, что еле-еле может поднять. И прекрасно делает. И так надо делать и нам, чтобы у нас была вера, к[оторая] бы выдержала в смертный час, quand il faudra parler français, как говорит Montaigne.

Alexey Sklyarenko