Describing to his wife the picture he wants to paint, Troshcheykin mentions his late parents, and old foes, and "that type of yours with a pistol," and childhood friends, of course, and "women, women - all those I told you about: Nina, Ada, Katyusha, another Nina, Margarita Gofman, poor Olenka, everybody:"

Трощейкин (на авансцене). Слушай, малютка, я тебе расскажу, что я ночью задумал... По-моему, довольно гениально. Написать такую штуку, -- вот представь себе... Этой стены как бы нет, а тёмный провал... и как бы, значит, публика в туманном театре, ряды, ряды... сидят и смотрят на меня. Причём всё это лица людей, которых я знаю или прежде знал и которые теперь смотрят на мою жизнь. Кто с любопытством, кто с досадой, кто с удовольствием. А тот с завистью, а эта с сожалением. Вот так сидят передо мной -- такие бледновато-чудные в полутьме. Тут и мои покойные родители, и старые враги, и твой этот тип с револьвером, и друзья детства, конечно, и женщины, женщины -- все те, о которых я рассказывал тебе -- Нина, Ада, Катюша, другая Нина, Маргарита Гофман, бедная Оленька, -- все... Тебе нравится? (Act One)

Tip s revol'verom (the type with a pistol) mentioned by Troshcheykin is Leonid Viktorovich Barbashin, Lyubov's former lover who five and a half years ago attempted upon the lives of Troshcheykin and his wife Lyubov'. The characters of Viktor Gofman's story Letniy bal ("The Summer Ball," 1911) include Leonid and Olenka. In his memoir essay (1917) on Viktor Viktorovich Gofman his friend and former schoolmate Vladislav Felitsianovich Hodasevich mentions the revol'ver acquired by Gofman (the poet who sufferred from neurasthenia and shot himself dead on a hot August day in Paris):

Завтра отправлюсь (непременно) к градоначальнику испрашивать разрешение на револьвер. Хочу стрелять лягушек.

In his memoir essay on Andrey Bely (1934) Hodasevich mentions two poor Ninas and the janitor of a third-rate St. Petersburg club who looked very venerable and whom everybody called polkovnik ("the Colonel"):

Возле Публичной Библиотеки пристала ко мне уличная женщина. Чтобы убить время, я предложил угостить её ужином. Мы зашли в ресторанчик. На вопрос, как её зовут, она ответила странно:

-- Меня все зовут бедная Нина. Так зовите и вы.

Разговор не клеился. Бедная Нина, щупленькая брюнетка с коротким носиком, устало делала глазки и говорила, что ужас как любит мужчин, а я подумывал, как будет скучно от нее отделываться. Вдруг вошел Белый, возбужденный и не совсем трезвый. Он подсел к нам, и за бутылкою коньяку мы забыли о нашей собеседнице. Разговорились о Москве.

Белый, размягченный вином, признался мне в своих подозрениях о моей "провокации" в тот вечер, когда Брюсов читал у меня стихи. Мы объяснились, и прежний лёд между нами был сломан. Ресторан между тем закрывали, и Белый меня повез в одно "совсем петербургское место", как он выразился. Мы приехали куда-то в конец Измайловского проспекта. То был низкосортный клуб. Необыкновенно почтенный мужчина с седыми баками, которого все звали полковником, нас встретил. Белый меня рекомендовал, и заплатив по трёшнице, которая составляла вернейшую рекомендацию, мы вошли в залу. Приказчики и мелкие чиновники в пиджачках отплясывали кадриль с девицами, одетыми (или раздетыми) цыганками и наядами. Потом присуждались премии за лучшие костюмы -- вышел небольшой скандал, кого-то обидели, кто-то ругался. Мы спросили вина и просидели в "совсем петербургском месте" до рыжего петербургского рассвета. Расставаясь, условились пообедать в "Вене" с Ниной Петровской.

Обед вышел мрачный и молчаливый. Я сказал:

-- Нина, в вашей тарелке, кажется, больше слёз, чем супа.

Она подняла голову и ответила:

-- Меня надо звать бедная Нина. Мы с Белым переглянулись -- о женщине с Невского Нина ничего не знала. В те времена такие совпадения для нас много значили.

In VN's play The Waltz Invention the Colonel (Polkovnik) is a secretary of the Minister of War whom Waltz makes his own secretary.

Nina is a character in Baratynski's Bal ("The Ball," 1828), a story in verse that appeared under one cover with Pushkin's Graf Nulin ("Count Null," 1825). On the other hand, in Pushkin's Eugene Onegin Tatiana sits at a table "with glittering Nina Voronskoy, that Cleopatra of the Neva" (Eight: XVI: 9-10). In The Event Lyubov' several times quotes Tatiana's words to Onegin in Chapter Eight of EO:

Любовь. Онегин, я тогда моложе, я лучше... Да, я тоже ослабела. Не помню... А хорошо было на этой мгновенной высоте. (Act Two)

Любовь. Онегин, я тогда моложе... я лучше, кажется... Какая мерзкая старуха! Нет, вы видели что-нибудь подобное! Ах, какая... (Act Three)

As he prepares to fulfil his professional duty, Barboshin (the private detective hired by Troshcheykin to protect himself from Barbashin) sings Nachnyom, pozhaluy ("Yes, if you like, let's start." Act Three). One of Hodasevich's articles on Pushkin is entitled Pozhaluy. Hodasevich, O Pushkine (Berlin, 1937), p. 79, sagaciously observes that the long-drawn and dejected tone of the musical phrase Nachnyom pozhaluy ("Yes, if you like, let's start"), given to the tenor in Chaykovski's opera Eugene Onegin, makes a whining weakling of Pushkin's virile Lenski. (EO Commentary, vol. III, p. 40)

Troshcheykin is a portrait painter who, like Ilya Repin, always works sitting. In VN's Drugie Berega ("Other Shores," 1954) the author, as he drives home in a hired sleigh and thinks of the duel his father would fight, imagines the worthless painting of talentless Repin showing forty-year-old Onegin take aim at curly-haired Sobinov (the famous tenor):

Я даже воображал, да простит мне Бог, ту бездарнейшую картину бездарного Репина, на которой сорокалетний Онегин целится в кучерявого Собинова.

I saw stout Sobinov in the part of Lenski crash down and send his weapon flying into the orchestra. (Speak, Memory, Chapter Nine, 5)