Охота
на Черную Пантеру
(Набоков
и Винниченко)
Раскрытие подтекстов
набоковского творчества – тема настолько популярная и благодатная, что серьезные
упущения в комментариях представляются маловероятными. Тем более, когда текст
Набокова не только содержит аллюзию на первоисточник, но и называет его
прямо.
И всё же, как нам представляется, такое упущение было сделано. Речь идет о небольшой и, казалось бы, малозначащей детали из рассказа «Уста к устам» (1931).
В сборнике «Весна в Фиальте» рассказ датирован 1929‑м годом, однако Б. Бойд [2001: 436], вслед за Э. Филдом, установил, что он написан в 1931‑м. С. Давыдов [1982: 38] обнаружил в рассказе аллюзию на заметку 1932‑го года. Возможно, эта деталь была добавлена автором позднее или жизнь подражала искусству, как то ей свойственно.[1]
В рассказе Набокова описано реальное событие, скандально известное в литературных кругах. Прототипы главных героев (А. Буров, Г. Иванов, Г. Адамович) легко угадывались современниками, из‑за чего Набоков и не смог опубликовать рассказ в начале 1930‑х годов. Можно предположить, что и мелочи литературного быта имеют под собой реальную основу, тем более, что явных и скрытых цитат из журнала «Числа» (прототип «Ариона») Набоков рассыпал в тексте немало.
Название пьесы, которую идет смотреть Галатов, упомянуто в рассказе: «Меня тащат на “Черную Пантеру”. Я кстати давно не видался с Евгенией Дмитриевной...» («Актриса, приехавшая из Риги в русский Берлин на гастроль», – поясняет рассказчик). В английский перевод рассказа (1972) Набоков добавил уточнение: «An amateur poster featured Garina reclining on the sofa on the skin of a panther shot by her lover who was to shoot her later on» («Любительский плакат изображал Гарину[2] полулежащей на шкуре пантеры, застреленной ее любовником, который впоследствии должен был застрелить ее саму»; цит. по: [Давыдов 1982: 48]. С. Давыдов [там же] усматривает в этом намек на стихотворение И. Одоевцевой «Баллада о Гумилеве», которое было напечатано в «Числах» (кн. 2/3 за 1930 год): «– Я вам посвящу поэму, / Я вам расскажу про Нил, / Я вам подарю леопарда, / Которого сам убил». Но леопард – это всё же не пантера, и вряд ли Набоков сорок лет помнил детали третьестепенного стихотворения.
Между тем, Набокову ничего не нужно было придумывать – в Берлине действительно шли спектакль и фильма с таким названием. Поставлены они были по пьесе известного украинского писателя Владимира Винниченко «Черная Пантера и Белый Медведь» (1911). В 1922‑м году, когда Набоков перебрался в Берлин из Кембриджа, «Черная Пантера» была событием театрального сезона.[3] За год до того в Германии была снята фильма «Die schwarze Pantherin», которой был посвящен выпуск журнала «Illustrierter Film‑Kurier»; на обложке дан крупный план исполнительницы главной роли – русской актрисы Елены Полевицкой. Поскольку Черная Пантера – это прозвище героини, разумеется, никакой шкуры в кадре нет (см. воспроизведение обложки в кн.: [Винниченко 1991: вклейка, с. 9]. В 1922 году пьеса вошла в репертуар русского театра в Берлине (постановка И.Шмидта), и вновь главная роль досталась Полевицкой. Напомню, что именно Шмидта и Полевицкую Набоков впоследствии надеялся заинтересовать «Трагедией господина Морна» [Бойд 2001: 268‑269]. В том же 1922‑м году был напечатан и немецкий перевод драмы («Der weisse Bär und die schwarze Pantherkatze», Potsdam, 1922) [Подоляк 1953: 17‑18; Винниченко 1989].
Рецензии на театральную постановку в немецкой прессе были разгромными («цыганщина вокруг искусства, по-русски изображенная и по-немецки исполненная», «сентиментальная богемная пьеса, неприятно наивная, неудачная, художественно фальшивая») [см.: Винниченко 1989: 464‑469].[4] Ни один журналист, тем не менее, не отрицал того, что пьеса имела большой успех и автора вызывали аплодисментами.
Фамилия Гарина вряд ли произведена Набоковым из инициалов Г. Адамовича и имени «Ирина» (Одоевцева), как полагает С. Давыдов [1982: 48]. Более вероятным представляется, что Евгения Дмитриевна Гарина – это Елена Александровна Полевицкая («гарь», согласно академическому словарю 1895 г., – это «место в лесу, выжженное для пашни или под посев хлеба», иначе говоря – поле).
На содержании пьесы сейчас мы не останавливаемся. Далее мы покажем, что она возникает – на этот раз неназванной – еще в одном набоковском тексте. Пока что отметим, что популярная пьеса, которая Набокову не могла не показаться бездарной, как нельзя лучше подходила для характеристики литературных вкусов Евфратского, Галатова и др. (На скрытую связь «арионовцев» с «Черной Пантерой» указывает и псевдоним Ефратского – «Тигрин», мотивированный, на первый взгляд, только аналогией «Евфрат – Тигр».)
Но Набоков редко упоминает литературные произведения – тем более, лично ему неприятные – без того, чтобы создать тесные связи между ними и своим текстом. С. Давыдов [1982: 49] справедливо указал на то, что «Черная Пантера» – «еще одна миниатюрная “куколка” текста-матрешки».
Матрешки, как известно, подобны друг другу, отличаются лишь размерами. Жизнь легко и изящно разыгрывает те события, над описанием которых так бился Илья Борисович. Но и два встроенных в рассказ текста – собственно «Уста к устам» и «Черная пантера» – также подобны, хотя известность И.Б. и Винниченко, разумеется, в мире рассказа несравнимы.
Когда И.Б. писал первую главу своего романа, ему «мерещился» «Купеческий или Царский сад, акации, обрывы, звездная ночь» – явственно киевский пейзаж и киевская топонимика. Далее Набоков упоминает, что Долинин, герой романа и романтизированное alter ego автора,[5] «жил в России, вероятно на юге России» – видимо, там же, где И.Б., чья первая публикация состоялась в «Южном вестнике». Итак, И.Б. и Винниченко – выходцы с Украины, на Украине и происходит действие их творений. Подобно Мортусу, оговоримся: если вы заглянете в любое издание «Черной Пантеры», то увидите, что действие пьесы происходит в Париже. Однако кино- и театральная версии пьесы основаны на ее второй редакции, которая, насколько нам известно, ни разу не публиковалась; в новую версию автор для экзотики добавил сцены из жизни украинского села (любопытно бы узнать, как они сочетались с живописанием богемной жизни) и новых персонажей – украинских крестьян [Подоляк 1953: 18; Винниченко 1989: 464].
В рассказе возникает и еще один закулисный персонаж, связанный с Киевом: это Иннокентий Анненский, в начале 1890‑х годов преподававший в коллегии Павла Галагана, – тот самый Анненский, о существовании которого не подозревал И.Б., придумывая себе псевдоним.[6] Если название журнала «Арион» действительно намекает на «Аполлон» [Сконечная 2000: 727‑728], не является ли это еще одной параллелью между И.Б. и Анненским (одной из причин смерти последнего, как известно, стал его конфликт с редакцией «Аполлона»)?
Винниченко изменил финал сценической редакции пьесы: если в первом варианте героиня травила опиумом мужа и себя саму, то в новом – для большего эффекта использовала револьвер [Путинцева 1980: 169‑170]. Набоков в процитированной выше английской фразе инвертирует события, что характерно для его пародий. Обратите внимание также на созвучие Рита (имя героини Винниченко) – Ирина (героиня И.Б.) – Гарина (актриса).
Получаем такую последовательность:
1. Пьеса Винниченко: Черная Пантера, жена художника, убивает его и себя из револьвера.
1-а. Пьеса Винниченко в версии Набокова: любовник безымянной героини убивает пантеру и женщину.
2. «Уста к устам» Ильи Борисовича: Ирина «телом принадлежит другому» (в пьесе Рита так и не изменила мужу), Долинин «сделал завещание в ее пользу» и «застрелился (из маузера)». Почти точная инверсия.
3. «Уста к устам» Набокова: романтическим клише противопоставляется полнейшая недуэлеспособность всех героев. Нет ни Черной Пантеры, ни «девушки в черном», взлелеянной несчастным графоманом, но только гардеробщица, «старуха в черном».
Включение «Черной Пантеры» в интертекст рассказа позволяет лучше уяснить его положение в системе набоковского творчества. Не будем забывать, что «Уста к устам» созданы через несколько месяцев после «Камеры обскура» и за несколько месяцев до «Отчаяния». Рассказ – трагикомическая зарисовка на те же темы: истинное и ложное искусство, слепота и прозрение и др. Отношения И.Б. и Галатова на сниженном уровне повторяют отношения Кречмар-Горн («Камера обскура»). Пьеса же Винниченко оказывается своего рода архетипом событий, который, сам того не зная, повторяет в своем романе И.Б., а уж роман переходит в жизнь. (Подобно тому, как «прототипом» «Камеры» являются дешевые мелодрамы, а «Отчаяния» – многочисленные преступления ради страховки, в подражании которым Ардалион обвиняет Германа.) Стимулом, побудившим И.Б. взяться за перо, является не творчество как таковое, но жажда «теплоты и внимания со стороны читающей публики» (чего он лишен в жизни). Пьеса Винниченко, имевшая громкий успех, но уничтоженная критикой, как нельзя лучше подходила для целей Набокова. Галатов и компания тайком издеваются над романом И.Б., не осознавая, что спектакль, на который они идут, немногим от него отличается.
Можно сказать, что рассказ
Набокова и драма Винниченко написаны об
одном и том же – об искусстве и этике. Но там, где Набоков не видит
проблемы, Винниченко пытается ее создать. Об образе художника (и лжехудожника) в
творчестве Набокова написано много. Эгоцентризм и нравственная глухота художника
неизбежно связаны с ничтожностью его творений; однако и в жизни художника
истинного неизбежна некоторая отчужденность от близких людей. Так,
Годунов-Чердынцев «никому и ничему всецело отдать душу неспособен: оборотный
капитал ему был слишком нужен для своих частных дел; но зато, глядя на [Зину],
он сразу добирался (чтобы через минуту скатиться опять) до таких высот нежности,
страсти и жалости, до которых редкая любовь доходит»; не-художник Пнин писал
Лизе Боголеповой: «[...] a
genius
needs
to
keep
so
much
in
store,
and
thus
cannot
offer
you
the
whole
of
himself
as
I
do»[7]. Но
дилеммы, подобные той, которую рассматривает в «Черной Пантере» Винниченко, –
должен ли художник идти на жертвы ради семьи, может ли он «служить двум богам»
(семье и искусству), – для Набокова лишены смысла. Поэтому неудивительно, что в
конце 1930‑х годов, уже после рождения сына, полунищий Набоков, который писал
свои книги в неблагоприятных условиях «ради конкретного удовольствия», а
печатался «ради значительно менее конкретных денег», снова вспомнил пьесу
Винниченко.[8]
Набоков поступил по своему
обыкновению: переписал пьесу Винниченко так, как она должна была быть написана.
Тем самым достигался двойной эффект: подчеркивались и недостатки, присущие
сочинению-прототипу, и оригинальность набоковской
аранжировки.
Речь идет о пьесе Набокова
«Событие» (1938).
Анализируя этот текст,
исследователи и критики обращали внимание исключительно на обыгрывание писателем
образов и мотивов русской литературы, прежде всего – текстов Гоголя и Чехова.
Как отметил еще Ходасевич, фабула комедии является инверсией «Ревизора» (в
первом действии – «пренеприятнейшее известие» о выходе из тюрьмы человека,
который поклялся отомстить художнику Трощейкину; в финале «ревизор»-убийца так и
не появляется – он покинул страну). Но и аллюзии на «Черную Пантеру» также
организуют события, причем эта фабула тоже инвертирована: мы наблюдаем за жизнью
Трощейкина и его жены после смерти их
сына. С.Карлинский предположил, что Набоков обозначил тем самым параллель с
«Вишневым садом» (см.: [Сконечная 2000: 760]),
что вполне возможно, тем более, что Трощейкина – тезка Раневской. Однако у
Чехова в пруду утонул семилетний мальчик, в то время как в «Событии» и «Черной
Пантере» умирает (а не тонет) совсем маленький ребенок. Сыну Трощейкиных было
два года, возраст Лесика Каневича не указан, но вероятно, ему не больше. Отсылки
к Чехову и Винниченко представляются равновероятными уже в силу полигенетичности
прозы Набокова, о которой подробно говорили набоковеды. Тем не менее, образ
человека, который спокойно рисует чужого ребенка после смерти собственного явно
выстроен как вариант будущего, которое могло бы ждать героя Винниченко – или,
скорее, как более «правильный» его вариант (если вспомнить соревновательный
момент, присущий набоковскому искусству).
Можно предположить, что
психологическим толчком, который привел Набокова к использованию этих аллюзий,
был страх за собственного сына Дмитрия, которому в предвоенном 1938 году, когда
было написано «Событие», исполнилось четыре года.
Многие повороты сюжета в
набоковской пьесе нарочито мелодраматичны. Воспоминание о прошлом казалось
Трощейкину «каким-то театром, какой-то где-то виденной мелодрамой...»; о планах
жены уйти к несостоявшемуся убийце он говорит: «Да... немного того...
мелодрама?» – Это не только метатекстуальный, но и интертекстуальный момент:
Набоков указывает на истинные жанровые корни обыгрываемой пьесы Винниченко. Это
касается, во-первых, стрельбы, которой завершалась «Пантера» и которой так и не
дождались зрители «События». Во вторых – свойственной Корнею и Трощейкину
готовности уступить жену другому ради собственного благополучия.
«Ну,
так от, – говорит Корней, –
ти
мусиш піти до Мулена, продатись йому і взяти для сім'ї й для мене грошей. І вже.
[...] Дай свою честь для сім'ї, для мистецтва, для мене». Трощейкин
не оправдывается высокими соображениями, но просто передает жену ее любовнику в
обмен на билет из города (ср. у Винниченко тему денег, необходимых для поездки
на юг).
В «Событии» Набоков
продолжает не только художественную, но и идейную полемику с Винниченко.
Украинский писатель соединяет высший миг творческого взлета с высшим проявлением
аморализма, причем оба начала, сосуществующие в Корнее, получают свое воздаяние:
художнику удается написать гениальную картину, но ее никто не увидит, а сам он
умрет. Для Набокова миг прозрения Трощейкина и его жены, увидевших неподлинность
своего существования, мог бы обернуться творческим прорывом – но не становится
им уже потому, что представляет собой только
миг. Трощейкину даровано право высказать набоковское кредо («...искусство
движется всегда против солнца»), однако картины его, как заявляет один из
второстепенных героев пьесы, – «подделки», то есть не являются истинным
искусством. Гордая отповедь Трощейкина жене – «Мою жизнь, мой характер можешь
поносить сколько хочешь, заранее со всем соглашаюсь, но вот это [искусство]
находится вне твоей компетенции» – могла бы принадлежать Корнею, однако Набоков,
в отличие от Винниченко, дезавуирует ее самим ходом событий. Этика и эстетика
настолько неразрывно связаны для Набокова, что их предполагаемый конфликт
представляется писателю надуманным или преувеличенным. Моральная неоднозначность
«Черной Пантеры», вероятно, виделась Набокову той «достоевщиной», с которой он
боролся и в 20-х, и в 30-х годах (доклад в берлинском литературном кружке,
«Отчаяние») [см.: Долинин 1999].[9]
Отдельного рассмотрения
заслуживают возможные причины интереса и неприязни Набокова к Винниченко. Помимо
шумного успеха «Пантеры» можно назвать: двусмысленность политической позиции
украинского писателя-политика (вернее, постоянная смена ориентиров); контакты
Винниченко с русскими писателями – будущими «возвращенцами»: Белым, Эренбургом и
др. (хотя от сменовеховцев Виниченко отмежевывался); и, last
but
not
least,
излюбленный творческий метод Винниченко, наиболее точно выраженный в
подзаголовке уже послевоенного романа «Слово
за тобою, Сталіне»: «політична
концепція в образах».
Внутренняя связность и
системность – одни из главных характеристик творчества Набокова. Известно, что
многие произведения писателя могут быть адекватно поняты лишь в свете других,
предшествующих или последующих его сочинений. Наглядным примером
полигенетичности набоковских текстов, их взаимодействия в едином метатексте,
особенностей пародийной техники писателя – и является та «охота на Черную
Пантеру», которую Набоков вел на протяжении конца 1920‑х – 1930‑х гг.
Бойд Б.
Владимир Набоков: русские годы. Биография. – М.: Независимая газета; СПб.:
Симпозиум, 2001.
Винниченко
В. Вибрані
п’єси. – К.: Мистецтво, 1991.
Володимир
Винниченко. Анотована бібліографія. – Едмонтон: Українська вільна академія наук
– Канадський інститут українських студій, 1989.
Давыдов С.
«Тексты-матрешки» Владимира Набокова. – München:
Verlag Otto Sagner, 1982.
Давыдов С.
Шишки на Адамову голову: о
мистификациях Ходасевича и Набокова. // Звезда. – 2002. – № 7. – С.
194‑198.
Долинин А. Набоков,
Достоевский и достоевщина. // Старое литературное обозрение. – 2001. – №
1.
Подоляк Б.
Остання резиденція В.Винниченка. // Володимир Винниченко (Статті й матеріали). –
Нью-Йорк: Українська вільна академія наук у США,
1953.
Путинцева Т.А.
Елена Полевицкая. – М.:
Искусство, 1980.
Сконечная О.
Примечания. «Уста к устам».
// Набоков В.В. Собрание сочинений русского периода. –
Т. 5. –
СПб.: Симпозиум, 2000. – С. 724‑731.
© Михаил Назаренко, 2004
Охота на Черную Пантеру (Набоков и Винниченко). // Русская литература. Исследования. Сб. науч. трудов. – Вып. V. – К.: ИПЦ «Киевский Университет», 2004. – С. 192-201.